Франсин Риверс - Рассвет наступит неизбежно [As Sure as the Dawn]

— Мы — самые сильные из всех германских племен. Хатты всегда вели остальные племена на борьбу с Римом. Мы первыми шли в бой и последними уходили с поля боя. И вот теперь какой–то римлянин и эта ионийка одурачили Атрета, величайшего из всех наших воинов, и заставили его отречься от Тиваза. И чему мы должны поверить, если послушаемся их? Тому, что мы никто. Разве это правильно?

Среди собравшихся мужчин пронесся протестующий гул, их гордость была уязвлена.

Аномии нравилось смотреть, как в них разгорается пламя недовольства, и она не жалела сил, чтобы раздувать в их сердцах огонь неисполненных желаний.

— Они говорят, что мы якобы согрешили. — Жрица язвительно рассмеялась и презрительно махнула рукой. — Но как мы можем быть виноватыми в том, что какие–то там мужчина и женщина совершили тысячи лет назад, в каком–то там саду, когда нас и в помине еще не было? Это просто смешно. Бред какой–то! Разве Херигаст виноват в том, что его сын бросил щит на поле боя? Нет. Может быть, Хольт виноват в смерти тех мужчин, которые погибли, защищая нашу землю? Нет. Никто из нас не виноват в том, что сделал кто–то другой. И никто из нас не виноват в грехе, совершенном Адамом и Евой, которых давно нет в живых.

Аномия прошла по кругу, стараясь подойти поближе к каждому из мужчин, чтобы видеть выражение их глаз и дальше разжигать в них страсти.

— Эти чужеземцы просто рассказывают нам сказки, нехитрые сказки с далеко идущими целями. И я скажу вам, для чего они это делают.

Аномия убедилась, что держит слушателей в своих руках и что они ловят каждое ее слово. Они впитывали ее слова, как иссохшая земля впитывает дождь.

— Они хотят, чтобы мы поверили, что на нас лежит грех этих самых Адама и Евы, потому что, если мы поверим в это, мы станем слабыми. Они хотят, чтобы мы чувствовали себя червями перед их Богом. Они хотят поработить нас, даже не посылая сюда ни одного легиона.

Аномия тихо и зловеще засмеялась.

— Разве перед Тивазом мы — черви? Нет. Но если мы будем слушать наших врагов, то станем такими червями. Червями в глазах римлян.

— Атрет поклялся своим мечом, что его жена воскресла из мертвых, — заметил один из собравшихся, в голосе которого звучали нотки сомнения.

— Обычная хитрость, — сказала жрица с явным презрением и налила гостям еще вина. Опустошая кубок, она провела по волосам и подошла ближе к мужчинам, чтобы они вдохнули пряный аромат снадобий, которыми она постоянно натирала свою кожу. Пусть вдыхают. Пусть жаждут.

— Они хотят, чтобы мы взяли и проглотили их бредовую религию. Они говорят, что желают спасти вас. Но так ли это? Волнует ли их на самом деле наша судьба? От кого нас нужно спасать? От гордого звания хатта? Мы есть хатты. Мы — самые отчаянные и смелые из всех германских народов. Мы — самый лучший народ. Так стоит ли удивляться, что чужеземцы приходят к нам якобы с миром, а под его покровом несут нам смертельные идеи?

Аномия все наполняла своих слушателей желчью подозрительности и злобы, и в заключение велела держать услышанное в тайне.

— За нами последуют и другие племена — прямо через Альпы, чтобы ударить в самое сердце Рима. Но если мы послушаемся врагов и примем их нового Бога, как это делают некоторые слабаки, Рим завоюет нас, не шевельнув даже пальцем. И мы действительно станем такими немощными и беспомощными, какими они хотят нас видеть.

— Убить их, и все дела.

— Нет, — сказала Аномия, видя, как ее слова прочно оседают в сознании людей, пускают корни и растут, подобно паслену или белладонне. — Нет, мы не станем их убивать. Не сейчас… Чтобы Атрет вернулся к нам, нам надо быть такими же хитрыми, как и эти чужеземцы, — убеждала она. — Придет еще время, когда оба они погибнут, но нам нужно быть терпеливыми и мудрыми. Когда Атрет будет говорить с вами, делайте вид, что слушаете его, но закрывайте уши и сердца для его слов. При малейшей возможности напоминайте ему о тех зверствах, которые творил с нами Рим. Напоминайте ему о смерти его отца. Напоминайте ему о бесчисленном множестве людей, которые либо погибли, либо были угнаны в рабство. Спросите его, каково ему жилось в Риме. Как ему там пришлось забавлять людей. Пусть он вспомнит, каково это, когда с тобой обращаются, как с животным. Бели он вспомнит, он снова станет самим собой. Он нужен нам. Только будьте осторожны.

Она улыбнулась.

— Мы победим. — Аномия, как могла, вселяла в сердца своих сторонников уверенность в победе. — Помните, нас много, а их совсем мало. Ну а теперь идите и исполняйте волю Тиваза.

Слова Аномии действовали опустошающе. Мужчины тщательно следовали ее наставлениям, делая вид, будто слушают истину, но на самом деле постоянно задавали вопросы, пробуждающие в Атрете воспоминания, которые он давно мечтал похоронить.

Рицпа видела, как тяжело ему было от таких вопросов. Он никогда никому не рассказывал о своей жизни в лудусе или о своих схватках на арене. Рицпа никогда его об этом не спрашивала. Мужчины, весьма восприимчивые ко всему, что касается гордости, тоже старались не спрашивать его об этом. Но вот теперь они вдруг начали проявлять любопытство, казалось, их внезапно очень заинтересовала эта сторона жизни Атрета.

Их не удовлетворяли его лаконичные ответы. Им хотелось знать больше. «Я вот слышал…» — начал как–то один односельчанин, предваряя вопрос, возвращающий Атрета к временам его рабства.

— А каково сражаться в Риме на арене? — спросил один юный воин.

— А это правда, что тебя там одевают в сверкающие латы и красивые яркие перья, а потом заставляют пройти парадом по арене, чтобы все римляне на тебя посмотрели?

Рицпа видела, каким в такие минуты становилось лицо Атрета.

— Бывает и так…

— А как еще бывает? — не отставал от него Рольф.

Атрет медленно повернулся и посмотрел на юношу. Рольф больше ни о чем его не спрашивал.

Но другие не отставали.

— А я слышал, что если ты хорошо выступишь на арене, ланиста приводит к тебе женщину.

Атрет украдкой посмотрел на Рицпу и тут же отвернулся.

— Как кость послушной собаке, — добавил другой, сидевший напротив него.

Атрет побелел от злости.

Мужчины обступили его со своими вопросами, как волки. Они, словно дикие звери, набрасывались, рычали и рвали на куски его воспоминания. Сомнения стали проявляться, как проступают горящие угли сквозь серую золу, а их жаркое дыхание стало прожигать тонкую завесу и разжигать под ней мрачные воспоминания.